 ПРЫГНУТЬ ВЫШЕ 2,5 МЕТРОВ / Правда Льва Николаевича Толстого, Антона Павловича Чехова и наша правда
Александр Дерюгин / 1 часть
Нынешний год – год 65-летия Победы, 150-летия со дня рождения Чехова и 100-летия памяти Л.Толстого. Такие вехи нашей истории должны поднимать дух общества. Но как привлечь к ним широкое внимание? И вообще – чему они могут научить нас сегодня? Хотя сумела же оживить и поднять дух общества "История государства российского" Н.М. Карамзина. Он же и раскрыл секрет, как это сделал: "Не подражай Тациту, но пиши так, как писал бы он на твоем месте" (без гнева и пристрастия, объективно).
Дело, конечно, не в Таците. Его объективность ограничена деятельностью царей, не народа, – для нас не подходит. Дело в методе перенесения своего Я в другое Я, как субъекта в объект, при котором включается обратная связь между ними. Когда актер стремится войти в роль, создать образ, у него два способа оживить героя, осовременить его: Я и герой - и – Герой и я. В первом я творю героя, во втором герой творит на сцене с помощью меня. Федор Шаляпин говорит о своем актерском методе: "Актер на сцене не должен плакать своими слезами, а плакать слезами героя. Твои слезы неинтересны".
Шаляпин, как Карамзин, ставит впереди героя (Герой и актер), его интересует, что бы сказал герой на месте актера. Мейербер, композитор, сказал о своем музыкальном пути так: вначале я и Моцарт, потом Моцарт и я, и, наконец, просто Моцарт. Начал с культа своего я, потом последовательно умнел, и пришел к культу Моцарта. К другой крайности. Нас интересует, как происходит взросление, поумнение, переход от субъективного (Я и герой) к объективному (Герой и я). Шаляпин превосходно объяснил, как он это сделал, как поумнел. Говорит: ему повезло, что начал карьеру с крупных поражений на сцене: "Я благодарю Бога за эти первые неуспехи. Они отрезвили меня на всю жизнь. Они вышибли из меня самоуверенность". Так Шаляпин опустил свое самолюбие, отказался от культа своей личности, и, тем самым, поднялся на новый уровень актерского искусства. Опустился, чтоб подняться. Этот важный момент он объяснил подробно. "Я никогда не бываю на сцене один. На сцене два Шаляпина. Один играет, другой контролирует. Слишком много слез, брат, – говорит корректор актеру. – Помни, что плачешь не ты, а плачет персонаж. Убавь слезу. Или же: Мало, суховато. Прибавь". Шаляпин использует и первую и вторую формы оживления, прямую и обратную связь в отношении актер и роль. От этого расширяется его актерское сознание, и он умнеет.
Как ни сопоставить сказанное с Великой Отечественной войной. Крупнейшие поражения начала войны заставили Сталина (как и Шаляпина) признать, что одной власти сверху вниз управления войной мало, нужна вторая власть – снизу вверх. Она не дает возможность верхней власти злоупотреблять, не мешает нижней власти заниматься своим делом.
Нижняя власть – оппозиция верхней. Это наша родная "двухпартийная система", а не привозная с запада. Реформа, проведенная во время самой войны, перевела управление фронтом и страной на двустороннее управление, выдвинула на должное место народ, руководство поставило на свое место, и привела их к единству. Формула (Народ и руководство) пришла в равновесие с (Руководство и народ), противоречие между ними было преодолено.
Это был перелом в войне, подъем боевого духа армии и народа – русское чудо, которое привело нас к победе.
Русским чудом объяснил победу русской армии над Наполеоном Лев Толстой. Естественно вместо Тацита взять Толстого и поставить вопрос: чтобы сказал Лев Толстой о Великой Отечественной, в согласии с мыслью Карамзина?
Об этом говорится в статье "Русское чудо в Великой Отечественной войне" («Геополитика», 20.01.2010). Так же, как поумнел Шаляпин, когда перешел на двустороннее управление, так же поумнело и все руководство страны от такого перехода во время войны. Прежде всего, Сталин. Отошел от своего культа, от чрезмерного самомнения, самолюбия, стал доверять людям, советоваться с ними. Понизив свой культ, он, наоборот, поднял свой авторитет. Это уже был другой Сталин. Вспомните: "Товарищ Рокоссовский, выйдите в другую комнату, подумайте…". Над своим предложением нанести два главных удара вместо одного, как всегда было принято на фронте. Еще раз вышел Рокоссовский в другую комнату подумать, и снова стоял на своем, вопреки мнению Сталина, Жукова и другим членам совета. Сталин уступил перед такой решимостью, самостоятельностью командующего и утвердил решение о нанесении двух ударов. Оно привело к крупнейшей победе наших войск в войне.
Взгляд Льва Толстого на войну 41-45г. не привился в нашей литературе. Почему? Была попытка его внедрить. Под влиянием "Войны и мир" написана книга Виктора Некрасова "В окопах Сталинграда". Автор ее, сам участник Сталинградского сражения, рассказал о нем с позиции снизу, солдата и рядового офицера. Книгу заметил Сталин, хотя о нем в книге сказано всего три строчки, она получила сталинскую премию, издана массовым тиражом, был снят фильм. Книга стала образцом для литературы о ВОВ. После смерти Сталина она была запрещена, изъята из библиотек. Сам автор подвергся гонениям, в результате которых покинул страну.
Начался пересмотр итогов ВОВ, который продолжается и сейчас. Взгляд на войну поменялся. Партийная номенклатура выдвигала на первую роль в войне себя, а не народ. Взгляд Толстого, его правда, противоречили "возвышенной" официальной правде о войне. Формула, близкая к (Народ, руководство), перешла в противоположную (Руководство, народ).
В.Некрасов назвал свой метод изображения войны, методом "предлагаемых обстоятельств: этого не было, но если б было, то было именно так. Не могло быть иначе".
Толстой не писал о войне с Гитлером, но, если бы писал, то написал именно так. В таком духе. Некрасов пришел к формуле Карамзина. Станиславский учил актеров тому же методу "предлагаемых обстоятельств". Метод этот в наше время, к сожалению, забыт, приходится открывать его вновь. Осовременивать.
Перейти от субъективного (Я и Тацит) к объективному методу (Тацит и я), методу предлагаемых обстоятельств, не просто, требуется реформа для преодоления разросшегося Я. Толстой говорит об этом: "Чем больше самолюбие, тем труднее понять другого, перенестись в другого, а в этом всё". Чем больше одно Я принуждает другое Я, тем меньше свободы, самостоятельности остается другому Я, и обратно. Принуждение и самостоятельность всегда конкретны, а не абстрактны, ограничены определенными границами. Поэтому между одним и другим Я должна быть связь прямая и обратная, двусторонняя.
Например: А критикует В. Конкретное взаимоотношение двух самолюбий. Нормальное, когда критика двусторонняя: первый критикует до тех пор, пока второй может ответить на критику, исправить критикуемое, пока есть положительная, восстанавливающая обратная связь. Если же критик вышел за его пределы, тогда восстановление сменяется разрушением, критика становится односторонней, а положительная обратная связь – отрицательной. Гибнет не только В, но и само А. Бумеранг. Вся система гибнет. Не даром Толстой сказал: "а в этом всё". Здесь заключен закон взаимоотношения Я с другим Я, или с самим собой. Чем больше ограничиваем свое самолюбие, тем больше даем свободы другому, и наоборот. Этот закон в другой форме рассмотрен в работе " Русская идея и левая идея" на нашем сайте под названием принцип управления и обучения. Он пороговый, а если забыть это – наступит состояние бумеранга. Этот принцип соединяет две противоположности: новое и старое, настоящее и прошлое, определяет: когда применять можно одну сторону, а когда другую, приводя их в соответствие. Принцип Соответствия.
Что же нам мешает оживить, осовременить свое прошлое? Мешает культ личности. Своей собственной. Мешает самолюбие – как сказал Толстой. После культа Сталина, потом КПСС, наступила эпоха, когда вместо одного культа появилось много маленьких культов, время "наполеончиков", как их назвал А.Зиновьев. Вместо служения общему делу, служение себе, под вывеской "прав человека", идеологии эгоизма собственника. Эпоха неуважения к людям заслуженным, ветеранам, своему прошлому. Признак невежества, слабомыслия. Эпоха умопомрачения.
У "наполеончиков" и у простых людей способы осовременивания вождей противоположны. Вопрос поставим шире. А как поднять авторитет великих деятелей нашей литературы, искусства, науки, перенеся их в наше время. Поднимать культуру или поднимать уважение к великим деятелям культуры одно и то же. Как это сделать, когда "наполеончик" превосходит Ломоносова по количеству печатных работ, а потому считает себя ровней ему в науке, и даже выше его? Для него движение – все, цель и победа – ничто, ловит, не ловит кошка мышей, не важно. Он осовременивает нашу классику точно так, как вождей: смело творит своего Гоголя, Чехова, ставит себя на их место и командует ими – вот, мол, я какой творец. А нам нужна обратная связь Карамзина: что сказали бы о нас Пушкин, Гоголь…. Но осовремененные, со своим творческим методом, продолженным в наше время.
Наши классики тоже боролись с культами личности, следили за умственным состоянием общества. Толстой начал критику культа Шекспира. Шекспир стал "давить", появилось много подражателей, тех, кто считал, что писать можно только как Шекспир. Вслед за Толстым критиковать Шекспира взялись писатели масштаба много меньше Толстого. Чехов увидел опасность: дай, мол, им свободу, так они сделают Шекспира равным себе, тогда поглупеем все. И он остановил эту критику, высказав в печати: что можно Толстому – сопоставимому с Шекспиром – нельзя вам. Никакого плюрализма. Судите сами, что бы сказал Чехов наполеончикам с их критикой прошлого, появись он сейчас? Они так подняли свое Я, и тем самым, так опустились, что теперь уже не смогут понять ни Толстого, ни Чехова. Чехов боялся смерти Толстого: "Толстой стоит крепко, авторитет у него громадный, и, пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество, наглое и слезливое, всякие шершавые, озлобленные самолюбия будут далеко и глубоко в тени. Только один его нравственный авторитет способен держать на известной высоте так называемые литературные настроения и течения. Без него это было беспастушное стадо или каша, в которой трудно было бы разобраться". Не против культа личности был Чехов, если это была личность, как Толстой в свое время. Да здравствует Культ, чтобы убрать культы. Конечно, сейчас нужен Толстой. А где его взять? Так скажут не все, наполеончикам он совершенно не нужен. Так где его взять? Осовременить. Об этом и идет речь.
Для литератора, перенестись в изображаемый персонаж, важнейшая задача. И для него два пути: либо плакать слезами героя, либо своими слезами. "Над рассказами можно плакать и стенать, но, полагаю нужно это делать так, чтобы читатель не заметил, чем объективней, тем сильнее выходит впечатление" – писал Чехов.
Толстой в беседе с писателем говорит: "Вы читали исповедь Левина в Анне Карениной? Ну, вот скажите мне: на чьей стороне я сам был, по вашему мнению, на стороне Левина или священника? ... Но я этот рассказ четыре раза переделывал, и все мне казалось заметно, на чьей я стороне. А заметил я, что впечатление всякая вещь, всякий рассказ производит только тогда, когда нельзя разобрать, кому сочувствует автор. И вот надо было все так написать, чтобы этого не было заметно".
Толстой управляет своими персонажами, как его любимец Кутузов солдатами и командирами на поле Бородина, не выставляя себя, не мешая им воевать. Толстой и Чехов умели опускать свое Я, умели и поднимать его, когда нужно, умели управлять им: делить власть между собой и персонажами, выдвигая их на первый план.
В горбачевскую перестройку, в начале ее, в вузах пытались перейти к формуле (Студент - преподаватель), пытались поднять Я студента в обучении, развить его творческую инициативу. Сделать это главным, а не запоминание готовых формул. Студентам разрешили участвовать в конкурсе на выборах преподавателей, оценивать преподавателей. Но получился казус: ведущие преподаватели, научные светила, руководство вузовское, получили у студентов очень низкие балы. А ведь такая аттестация снизу прошла по всей стране не только в системе образования, на всех уровнях. Тогда это разрешили делать.
Вот тогда и появился лозунг: не кухарки должны управлять, а профессионалы. А это значило отход от реформы. Попытка перейти к двустороннему управлению не удалась. Вернулись к односторонней системе управления, еще более жестко централизованной, чем была до перестройки. Снова перешли к форме (Учитель - ученик), (Профессор - студент), (Руководитель - работник), к управлению, обучению, удобному для руководителя, учителя, профессора, а не работника, ученика, студента.
Во время войны реформа, поставившая солдата главной фигурой в войне, получилась, и привела к победе. Горбачев не мог отстранить ученых советников, сам был их воспитанник. Как можно включить русское чудо, когда наука, ученые не признают никаких чудес. А опыт войны на нем основан. Последователи курса ХХ съезда к опыту Сталина обратиться не могли. КПСС пошла другим путем после ХХ съезда.
Вначале ХХ века решался вопрос, каким путем пойдет Россия. Общество ждало ответа на этот вопрос и от Толстого и Чехова.
Екатерина Маслова в "Воскресении" не пошла по пути Нехлюдова непротивления злу насилием христианской нравственности. Отвергнув Толстовскую проповедь, она выбрала противоположный путь и пошла с революционерами. Такой путь предсказал ей Толстой художник, а не проповедник.
Этот вывод стал пророческим для России. Так же как Катюша, Россия выбрала путь революции.
Толстой не хотел этого пути, но знал, что революция неизбежна. Толстовство, как идеология пассивного ненасильственного сопротивления, противоположная революционной диктатуре пролетариата, оказалась плодотворным путем пусть не для России, но для Индии.
Чехов не считал толстовство, с его религиозной основой, радикальным средством на пути России к лучшей жизни. Он безгранично верил в науку. Сказалось медицинское образование в Московском университете. Радикального средства улучшения жизни России он не видел. За это его критиковали и довольно резко. Толстой говорил, что у него нет мировоззрения. Как Чехов-доктор не мог предложить средства излечения от рака, так писатель Чехов не мог предложить его для больного общества. Но идеал, "розовая мечта" у Чехова была: придет ли время, говорил, когда соединится гуманитарное и точное знания. Мечта о синтезе физики и лирики. Между ними противоречие было и тогда огромным, а сейчас ужасно.
Экологическая беда тому пример. Общество примирилось с противоречием, подавлено им. Посмотрите, хотя бы на это: физики могут читать и понимать литературу, беллетристику, стихи, понимать живопись, музыку, а гуманитарии не могут понимать, читать ни математику, ни физику, ни химию. Громадный пласт человеческой культуры остается для них недоступным из-за этой односторонности. Толстой заметил ее как главную болезнь цивилизации, которую она должна преодолеть, а для этого цивилизация должна упроститься. Эйнштейн считал, что наука должна найти путь к упрощению и стать простой. В современном мире недоступность, сложность стала культовой, признаком большого ума, а простота, наоборот, примитивного. Гуманитарии уступили умственную область физикам, создан громадный перекос в материальную сторону по сравнению с духовной. Как перейти от односторонней к двусторонней физике? Ведь здесь две разные правды: одна формальная точной науки, вторая – правда интуиции, чувства, воображения гуманитарной области.
Снова обратимся к Толстому. Заканчивая роман "Анна Каренина", уже начав печатать – он вдруг бросает его, полностью переключается на педагогику, считая это более важным, чем художество. Толстой мог заниматься только самым важным делом в этом мире. Близкие его догадались – он сделал что-то очень важное. Лев Николаевич сделал открытие. До него, в педагогике полагали, что есть одна истина, ею владеет учитель, а ученикам нужно ее усвоить. В этом все педагогическое дело.
Толстой утверждал – есть и вторая истина, которой учитель не замечает. Этой истиной обладают сами ученики. А дело обучения в уравновешивании, синтезе этих истин. Но учеников много, а учитель один. Чтобы выйти из противоречия, нужно иметь многоуровневую систему, которую тоже открыл Толстой: истина учителя расслаивается на много уровней, столько, сколько есть учеников. Разными уровнями должен владеть учитель, чтобы каждый ученик мог иметь свой уровень. В этом состоит демократизм в обучении.
Через журнал "Современник" Толстой начал пробивать свое открытие. Идея Толстого была еретической. Чернышевский, редактор, посчитал такой взгляд ошибочным и не поддержал его. Слишком нелепой выглядела мысль: не крестьянским детям учиться писать у писателей, а писателям учиться писать у крестьянских детей. Когда Толстой убедился, что общество его идею не примет, он снова взялся за художество и дописал "ненавистный" роман. Таким образом, Толстой предлагал обществу перейти на формулу Карамзина (Ученик - учитель), вместо принятой (Учитель – ученик), чтобы потом сравнять их – в этом равенстве он видел цель обучения: сделать его удобным не для одного учителя, но и для ученика, прежде всего.
А Чехов? В повести его "Моя жизнь" крестьяне относятся к строительству школы для их детей как к делу, совершенно им ненужному, воруют тес, кирпичи, железо, сами не хотят работать и пакостят работникам. Чехов в недоумении, не понимает этого, как будто им это не нужно. А Толстой понимает: это им действительно не нужно.
У них правда своя, а наверху у образованного класса своя. Толстой признал двусторонность правды, стал открытым защитником правды крестьян. От педагогической правды, где главное ученик, а не учитель, он перешел к социальной правде – главная, народная, правда, крестьянская, а не имущего правящего класса. Чем не крестьянский Карл Маркс.
Это стало мировоззрением Толстого. Чехов остался на позиции просветительства с верой в будущее науки. А все беды современной ему России объяснял невежеством, необразованностью, невоспитанностью. Считал, что нужно крестьянина поднимать до Гоголя, а не Гоголя опускать до крестьянина, как у Толстого. Чехов считал, что истина одна, она у образованных. Толстой признал двусторонность истины, существуют две истины, а не одна. В соединении их в одну новую истину, равнодействующую, состоит все дело жизни. Проблема, как сделать мужика образованным, когда он этого не хочет, для Чехова была тупиком.
Цивилизация пошла по пути просвещения народа односторонней правдой, той, какой им дает образованный класс, и создала гигантскую пирамиду из дельных знаний и вредных, развращающих народ. Чехов говорил, что "университет развивает все способности, в том числе и глупость". Глупость двусторонняя: и от невежества и от ученой образованности. Вполне логично: если правда двусторонняя, то ложь и глупость тоже двусторонние. Нижняя правда – оппозиция верхней, пролетарская она или крестьянская. Она необходима, чтобы не давать расползаться, усложняться правде верхнего класса в гигантскую накрученную пирамиду всевозможных искажений, извращений, от пресыщений.
То, что мы видим сейчас, когда нет оппозиции, правды снизу. Толстой перешел к очищению от глупостей образованного класса, и начал осуществлять свою программу крестьянского опрощения с самого себя. "Раскулачил" себя, семью не удалось – произошел разрыв в семье. Упростил свою жизнь, опускаясь до мужика, чтобы стать на его правду и сравняться с ним. Он делал все правильно согласно своему двустороннему взгляду на правду. Никакого сумасбродства, как считали и сейчас считают, здесь не было. Не понимая его правды, нельзя понять, как он мог посчитать "Войну и мир", "Анну Каренину" устаревшим хламом и заменять их "Кавказским пленником" и рассказами, с непосредственным нравственным смыслом. Толстой стал создавать крестьянскую культуру, гуманитарную и точного естествознания, выбирая из нее то, что нужно крестьянам: арифметику, физику…
Он стремился все лучшее, созданное человечеством, приспособить, перевести на крестьянскую правду. Точно так, как его современник Маркс, приспосабливал, переводил все лучшее из человеческого знания в пролетарскую правду.
Пришло время осовременить, поднять из забвения и оживить двустороннюю правду Толстого и мечту Чехова – соединения точного знания и гуманитарного в одно расширенное знание, в котором дедукция и индукция в единстве, а не разделены, как сейчас. Чехов обладал редкой способностью по двум, трем деталям воссоздать целое. Толстой назвал эту его особенность чеховским методом. Математик скажет: это неполная индукция, по нескольким примерам воссоздать целое нельзя, она не дает истину. А Чехов мог. А если в математике это сделать?
Например, в школе мы все учили формулу квадрат суммы двух чисел: (а + b)(a+b) = а×a + 2аb +b×b и вслед за ней еще ряд аналогичных, без которых в алгебре нельзя ступить. В этой формуле очень трудно не забыть 2аb – его опускают. Для ребят он, как будто лишний. Учитель формулу доказал, но ребята забывают ее, путают. Начинается зубрежка. Учитель злится: Не учите, забыли правило, повторите его снова! Еще раз повторите.
Учитель уверен: если знать твердо правило, ошибки не будет. И снова свое – скажите правило! И т.д. Он нервничает, раздражается, считает детей лентяями, тупицами. Вызывает родителей, начинаются конфликты дома. Ребята теряют веру в себя, и многие, в самом деле, становятся лентяями, тупицами. Учитель, в конце концов, вобьет формулы в голову ученикам, но они при этом больше потеряют, чем приобретут. Потеряют в самостоятельности, ведь не сами получили формулу.
Это типичный кризис в обучении, а все обучение идет от одного кризиса к другому, и при этом, так или иначе, воспитывается личность. Чем вызван этот кризис? Односторонней дедукций. Учитель – центр управления, управление центра дедуктивное, сверху вниз. Чем больше приказов – учите правило – тем хуже из-за двоек, страха, нервов. Как же выйти из кризиса? А как выходили из кризиса в ВОВ? И тогда, и здесь – кризис управления, бумеранг.
Нужна оппозиция дедукции учителя, индукция, власть снизу, чтобы перейти к самостоятельности учеников. Не отдельных, а всех. Самостоятельность, но в чем? Учитель говорит: начните с примеров. Он уже, тем самым, передает власть (работать с примерами) ученикам, оставляет себе власть в целом: направлять, организовать. Ученики начинают с примера, например, квадрат суммы (2+3)∙(2+3)=2∙2+2∙3+3∙2+3∙3. Получилось: (2+3)(2+3) =2×2 + 2∙2∙3 +3×3. Другой пример: квадрат суммы (9+13). Делаем точно так же, получаем: (9+13)(9+13) = 9×9+2∙9∙13+13×13. Приводим примеры с дробными, отрицательными числами до тех пор, пока ученики не заметят правило, формулу. Сколько нужно примеров? Одному меньше, другому больше. В этом состоит законотворчество каждого. В многоуровневом обучении законодательная власть принадлежит каждому. Так ученики открывают самостоятельно формулу (a+b)(a+b) = a×a+2∙a∙b+b×b .Правильна ли она всегда, для всяких чисел? Начинается проверка формулы для других чисел, числа задают ученики самостоятельно, каждый свои. Например: (10+6)(10+6), это 16×16 = 256. А по формуле: 10×10 + 2∙10∙6 + 6×6 = 256. Совпадение. Правильно. А если: (2,5 + 0,5) (2,5 + 0,5). Это 3×3 = 9. А по формуле: 2,5×2,5 + 2∙ 2,5∙ 0,5 + 0,5×0,5 = 9.
Правильно. Продолжаем проверку. Ребята проверяют с удовольствием. На их глазах возникает новая истина, новая формула. Они ее создают, а не учитель.
Одни уже поверили, что она правильна всегда, для всех чисел, другие еще не поверили, проверяют. Раньше, они только исполняли данную им формулу – они были "винтиками" в обучении. Поэтому плохо исполняли. Теперь учитель наделяет их одновременно и законодательной властью – сами выводят – и исполнительной и контрольной. Всеми тремя видами власти владеют все ученики.
Вот что должен организовать учитель, а не дать само доказательство. Он не может даже представить, что он виноват (как по Карамзину), а не ученики. Аксиома системы Толстого: считать себя виноватым, а не ученика.
Ученики пойдут за своей дедукцией, принятой ими же, осознанной ими, а не навязанной, как за командирами пошли солдаты после реформы ВОВ. После этой реформы солдаты стали не винтиками, а хозяевами. Но так же и ученики после реформы, которую мы провели, перейдя на двустороннюю дедукцию-индукцию, не будут винтиками в обучении, станут хозяевами в нем.
Я говорю точно, а не по аналогии. Действительно, командир приказывает солдатам, формулы приказывают ученикам.
В начале войны и в начале обучения, солдаты формально шли за своими командирами, а ученики так же за своими формулами и учителем. Провели кадровую реформу: соединили, приблизили командиров к солдатам, дедукцию (формулы) к индукции (примеры). В результате солдаты пошли за командирами, ученики осознали формулы и пошли за ними: приняли их. Вышли из кризиса.
Вот теперь, как в жизни, так и в гуманитарной математике: вы хотите купить партию товара, например партию арбузов. Начнете проверять, делать выборку из кучи: один надрежете, второй, подальше от первого, еще дальше третий…. Одному покупателю уже хватит, другой еще проверит, и т.д., пока не сделаете вывод обо всей партии товара. Получили формулу. У каждого свой уровень проверок. Так в жизни, а математик должен проверять все арбузы, чтобы не допустить риска. Математик, конечно, скажет: математика сама по себе, а жизнь сама по себе. Односторонность. Математик скажет – это нормально, а мы – что это болезнь. Мы говорим: риска не избежать, поэтому его нужно допустить с самого начала, но стремиться его уменьшить. Вот, что значит перейти от математики односторонней к двусторонней, гуманитарной. Тем самым, расширить область приложения, соединиться с жизнью, а не математика сама по себе и жизнь сама по себе. А на возражение: формула принята на веру, а не доказана дедуктивно, ответим: вера, но обоснованная фактами, примерами из жизни. А дедуктивное доказательство дается с помощью аксиом, а они ведь тоже приняты на веру.
Так применяется опыт военной реформы в обучении, совсем в другой, казалось бы, области жизни. Это все тот же метод Толстого двусторонней правды: правды сверху и снизу, и их единение. Но вышли из кризиса с помощью включения власти снизу, с помощью народовластия. Правая идея в обучении заменили левой идеей. Элитарную систему обучения заменили всеобщей системой, демократической, в нашем понимании. По этому образцу должна была пойти реформа 90-х. Но ей предшествовала элитарная реформа 60-х системы обучения. Горбачевская реформа продолжила правый элитарный курс. Но если принять новую математику, гуманитарную, то как быть тогда со старой односторонней? Она не выбрасывается, а сохраняется и займет один из уровней единой многоуровневой математики на основании принципа Соответствия. Да, правда сверху усложняет, накручивает, а ее оппозиция, правда снизу, упрощает. Но, если оставить только одну правду снизу, оскудеет мысль. Есть простота и простота: простота дикаря и простота Льва Толстого, первую можно купить за бусы, вторую нет. Одна же власть, без оппозиции, без обратной связи, приведет к кризису, бумерангу из-за односторонности.
Чехов не заметил, что его мечта приводит к толстовской двусторонней правде. Ведь точное естествознание имеет свою правду, гуманитарное знание свою, а их синтез, о чем мечтал Чехов, приводит к двусторонней правде. А это – правда Толстого. Чехов, как и Толстой, не принимал односторонность. Для него многозначность – есть "так" и "не так", а между ними много путей – была законом, хотя он не признавал особой правды мужика, как Толстой. По мнению Чехова, между "нет бога" и "есть бог" целое поле и каждый из нас там находит свое место. Вот откуда удивительная объективность, терпение, справедливость "безбожника" Чехова, и его всемирность: "понятность не только всякому русскому, но и всякому человеку вообще. А это главное" (Л. Толстой о Чехове). Так понимали правду гуманитарную Чехов и Толстой. А как ее понимали в точной науке? Это нужно знать, чтобы сказать, как их соединить.
Точное естествознание основано на одной истине Аристотеля – дедукции, а физика, химия, биология основана еще и на индукции, опыте. Так было до открытия русского математика Н.И. Лобачевского и венгерского Я. Больяи. Оказалось, что и в математике есть две правды. Кроме правды Евклида в геометрии, есть другая правда – неевклидова (названная геометрией Лобачевского). Из этого открытия следовало, что в математике, если истинно "так", то нельзя утверждать, что "не так" ложно, как у Аристотеля. Поэтому математическая истина, пускай потенциально, пока еще не открыта противоположная (Лобачевские рождаются редко), но по сути двусторонняя. Это был переворот в науке. По пути Лобачевского, Больяи пошла и физика. Была создана новая физика: теория относительности и квантовая.
Переворот этот сопоставим с переворотом Коперника. Но между ними громадное различие. До Коперника считали: Солнце вращается вокруг земли – истина, а Земля вращается вокруг солнца – ложно. Это у Птолемея. У Коперника все наоборот. Была односторонняя истина Птолемея, стала односторонняя истина Коперника, так как система Птолемея стала ложной. Математическая же истина по Лобачевскому двусторонняя, как у Толстого гуманитарная истина. Может быть и "Да" истина и "Нет" истина, две истины, противоположные одна другой. Теперь нужно перераспределить власть, чтобы знать, когда применять одну истину, а когда другую, т.е. ввести принцип Соответствия двух властей, двух истин старой и новой, двух геометрий Евклида и Лобачевского. В земных масштабах выполняется геометрия Евклида, а в космических – геометрия Лобачевского. Так распределил власть Лобачевский для новой и старой геометрий. Это вытекало из свойства его геометрии. Лобачевский искал свою истину в космосе, наблюдая в телескоп звездные треугольники. Проверка на опыте, индукцией, дала бы двустороннюю истину, у него же было только дедуктивное доказательство.
Однако прямое измерение с помощью телескопа не привело к успеху. Американские космические аппараты "Мариннеры" в наше время тоже не дали результата. Опровергает ли это Лобачевского? Очень многие не принимали, поэтому, геометрию Лобачевского.
Не принял ее и Толстой. Но есть еще одна возможность, еще один шанс для ее оправдания. А что, если сам прибор измерения возмущает пространство, которое измеряет, т.е. связь прибора и пространства не прямая, как полагали, а прямая и обратная, двусторонняя? Может быть, прибор груб для этого пространства, он его ломает, не учитывает обратной связи. Тогда нужен тонкий прибор, для двусторонней связи, нужна материальная мысль, соединяющую мысль и материю. Эту двусторонность мысли не учли, и вопрос остается открытым.
Как же Толстой воспринимал Коперника? В своем руководстве для крестьян по физике, в статье о солнце у него ни слова о движении земли вокруг солнца. Что видят крестьяне – солнце движется вокруг земли – то и есть их правда. Так надо понимать. Но это против науки, против Коперника? Толстой же признает две правды. В начале ХХ века, еще при жизни Толстого, самый авторитетный математик и физик того времени, один из создателей теории относительности, А.Пуанкаре выступил с обоснованным заявлением, что Птолемеева теория вращения солнца вокруг Земли тоже правильна, как и противоположная ей теория Коперника.
Все определяется удобством, а опыт не противоречит ни одной, ни другой. То, к чему лет 30 назад пришел Толстой. Крестьянская правда была за вращение солнца вокруг земли, так, как они видят, привыкли предсказывать погоду, когда сажать, убирать. Крестьянин работает и живет по солнцу. Галилей был прав, но и церковь тоже была права. Двусторонняя правда примиряет обе стороны. Это ее свойство – найти компромисс, примирить, снять противоречие. Толстой правду барина и мужика стремился примирить в христианской правде и избежать революции, Маркс, наоборот, с помощью революции утверждал правду рабочих. Никакого компромисса с верхней правдой он не признавал, значит, принципа Соответствия с нижней правдой не признавал тоже. Это понятно: он не рассматривал переходной период к коммунизму для отдельных стран, а уже победивший во всех странах одновременно.
Человеческое мышление двустороннее: левостороннее и правостороннее. Дедуктивное и индуктивное. Как доказывать теоремы в геометрии при помощи правды Толстого, я показал в работе "Русская идея и левая идея". В ней показано насколько проще и понятней становится школьная геометрия, если вместо дедукции французского образца, принятой у нас, применять дедуктивно-индуктивный вывод нашего отечественного образца.
Какова же будет двусторонняя физика? Создание новой физики, было результатом выхода из кризиса старой физики. Все кризисы похожи друг на друга. В период ее кризиса там тоже были реформаторы, готовые снести до основания старую физику. Но к чести ее лидеров это не произошло, ими был принят постулат (авторы Эйнштейн и Бор), уже упоминаемый принцип Соответствия, который утверждает: любая новая физическая теория не должна разрушать старую, а только ограничивать область ее приложения. Как было сказано, это все тот же принцип управления, устанавливающий равновесие между старым и новым. Из него следует, что новое есть расширение старого, видоизменение его, как говорил Лобачевский. В многоуровневой системе старая система не выбрасывается, она сохраняется, занимая определенный уровень в многоуровневой системе, как сделано нами с односторонней математикой. Принцип указывает на совместность существования нового и старого, для этого происходит перераспределение их властей: указание, в какой области действует одна власть, а в какой другая. Мы знаем, что в этом перераспределении верхней и нижней власти, в принципе их соответствия, состояла суть военной реформы.
Так же и кризис физики подтверждает правило: все кризисы одинаковы для управления. И здесь столкновение нового и старого. Дело было так. Классическая физика утверждала, что атом состоит из ядра, вокруг которого вращаются электроны, как планеты вокруг солнца. Каждый электрон движется под действием силы притяжения ядра по заданной орбите, с заданной скоростью и энергией. Беда заключалась в том, что электрон при вращении вокруг ядра непрерывно теряет энергию. В результате этого он быстро падает на ядро, и атом разрушается.
Такова была теория, таковы были законы старой физики. А на практике в природе атом стабилен, не разрушается. Это противоречие в самом фундаменте физики вызвало кризис. Бор нашел идею для выхода из кризиса. Что сделал Бор? На языке управления, он освободил электроны от жесткого управления их центром-ядром. Децентрализовал систему управления. Электроны получили возможность вращаться не по одной предписанной им центром орбите, а по многим заданным орбитам, с заданными на них скоростями, энергиями.
Как видим, ограничения на свободу электрона не отменены, они остались. Двигаясь по одной орбите, электрон мог подняться на соседнюю орбиту вверх, скачком, если он получил извне порцию энергии – квант. Сколько квантов получил, на такой уровень поднялся. Квант – наименьшая порция, порог энергии. Электрон мог опускаться вниз, отдавая при этом столько квантов энергии, на какую орбиту спускался. Растрачивая и приобретая энергию при переходе скачком с одной орбиты на другую, электрон не тратил энергию при движении по самой орбите. Это противоречит старым законам, но было в согласии с опытом.
(См.продолжение)
 Александр Дерюгин
|
Александр Айвазов
Евгений Андрющенко
Михаил Антонов
Рустем Вахитов
Александр Владимиров
Ваге Гароян
Юрий Годин
Алексей Громыко
Вячеслав Дашичев
Михаил Делягин
Александр Дерюгин
Сергей Кара-Мурза
Фидель Кастро
Алексей Кива
Сергей Магарил
Елена Сазанович
Валерий Соловей
Игорь Шумейко
